3.1. Социальное предпринимательство — англо-американская традиция

Наука о социальном предпринимательстве, по общему признанию, весьма молодая. Различные исследователи дают ей от 12 [Defourny, Nissens, 2010] до 20 с небольшим лет [Dees, 2007; Roberts, Woods, 2005]. Молодость сопровождается бурным развитием и предложением множества определений и концептуальных подходов. Для одних это может быть деятельность некоммерческих организаций, которые пытаются найти альтернативные стратегии ресурсного обеспечения, для других — особая форма социальной ответственности предприятий коммерческого сектора, выбирающих стратегию межсекторного взаимодействия и корпоративного гражданства, для третьих — катализатор социальных перемен для решения злободневных социальных проблем [Mair, Marty, 2006].

Разнообразие и множественность подходов к исследованию социального предпринимательства отличает допарадигмальную стадию развития науки — отмечает А. Нихолс со ссылкой на Т. Куна [Nichols, 2010]. Однако широкое разнообразие определений и известные противоречия во взглядах исследователей еще не свидетельствуют о том, что наука мало продвинулась в понимании этого феномена. По сути, большинство определений можно рассматривать как дополнительные по отношению друг к другу. Сопоставляя определения, можно заметить, что многие из них различаются тем, что каждое покрывает некоторую часть явления — фокусируясь на группе предприятий либо связанных с ними проблем, которые в его стране или в его сегменте исследования проявляют себя наиболее заметно.

В 1996 г. фактически на заре формирования дефиниций социального предпринимательства Фонд Робертса по развитию предприятий, США (The Roberts Enterprise Development Fund), представил определение социального предприятия как «доходное венчурное предприятие, организованное для расширения экономических возможностей неимущих слоев населения, одновременно ориентированное на получение прибыли» [Emerson, Twersky 1996; цит. по: Alter, 2007, р. 11]. Это определение было призвано отделить новую форму бизнеса, ориентированного на социальные цели, от некоммерческих организаций, чей статус, по сути, характеризовался «неприбыльностью» в связи с принадлежностью к некоммерческому — «третьему сектору». До этого и подобных ему примеров социально-направленная деятельность в США была почти исключительной прерогативой организаций «третьего сектора». При этом оба случая — как формально коммерческий, так и формально некоммерческий — подразумевают использование прибыли на социальные цели организации.

Первое определение представляет картину со стороны бизнеса. В сфере НКО видение социального предприятия выглядит уже по-другому. Американский исследователь социального предпринимательства и одновременно руководитель организации Virtue Ventures, занятой его поддержкой, Ким Алтер приводит в своей работе [Alter, 2007] определение Nonprofit Enterprise and Self-Sustainability Team (NESsT), которое мы дадим в более поздней формулировке с сайта организации. Здесь социальные предприятия рассматриваются как форма «предпринимательской, коммерческой деятельности, которую используют организации гражданского общества для создания дохода и тем самым усиления результативности своей миссии».

В обоих случаях предприятия созданы для реализации социальной миссии как основной цели организации. В чем разница двух этих определений? Разница — в сферах деятельности и вытекающих из них методах организации работы, другими словами, месте коммерции в системе работы. Для НКО коммерция является дополнительной, попутной деятельностью наряду со сложившейся традицией получения средств на основе благотворительности и грантов. Для сферы социально ориентированного бизнеса коммерческая деятельность — способ достижения социальных целей. В фонде Робертса посредством привлечения бездомных к производственной деятельности достигается коммерческий и одновременно социальный результат.

Самое короткое определение социальных предприятий, которое приводит Алтер, принадлежит Коалиции социальных предприятий Великобритании: «[социальное предприятие] это коммерческое предприятие социального назначения». При этом Коалиция дает ряд общих характеристик социального предприятия:

1. Ориентация. Предприятия непосредственно вовлечены в производство товаров и услуг для рынка.

2. Социальные цели. Они имеют ясные социальные и (или) экологические цели, выраженные в создании рабочих мест, обучении или предоставлении социальных услуг. Их этические ценности могут включать повышение квалификации трудовых навыков жителей местных сообществ. Их прибыль преимущественно реинвестируется для достижения социальных целей.

3. Коллективная собственность. Многие характеризуются общественной собственностью. Они являются автономными организациями, чья структура управления и собственности обычно основана на участии групп стейкхолдеров (т. е. персонала, потребителей, представителей местного сообщества, инвесторов) либо попечителей и директоров, выступающих от имени более широкого круга стейкхолдеров. Они отвечают перед стейкхолдерами и более широким сообществом за социальные, экологические и экономические результаты деятельности предприятия. Прибыль может быть распределена на долевой основе либо инвестирована в интересах местного сообщества [Alter, 2007, р.12].

Это определение идет дальше в уточнении характеристик социального предприятия (включенность в производство товаров и услуг для рынка, общественная собственность либо подотчетность предприятия стейкхолдерам), хотя и тяготеет к позиции бизнеса (стандартные НКО могут производить товары и услуги, но это не единственная и, как правило, не основная их деятельность). При этом обращает на себя внимание тот факт, что формальный юридический статус организации — относится она к категории коммерческих (for-profit) или некоммерческих (not-for-profit) организаций — в этом определении уже не имеет принципиального значения.

В новом определении проявляется важное свойство социального предприятия — сочетание автономии с коллективной собственностью либо иной формой влияния стейкхолдеров. Автономия нужна как условие обеспечения ответственности в проведении своей политики, дополняемой юридической самостоятельностью организации. Таким образом, уточняется, что социальным предприятием не может быть подразделение частной или государственной компании. Что касается учета интересов стейкхолдеров (либо их прямого участия в управлении), то это, во-первых, залог устойчивости социальной цели (в противном случае получение хороших коммерческих результатов может привести к постепенной переориентации деятельности с социальных целей на чисто коммерческие), а во-вторых, подтверждение ее объективной социальной значимости с точки зрения социальных потребностей сообщества.

На примере трех приведенных определений видно, как уточняется определение социальных предприятий по мере того, как расширяется круг исследуемой практики предприятий разного типа.

Ким Алтер дает и собственное определение, суммирующее позитивный смысл предыдущих: «Социальное предприятие — это любое венчурное предприятие, созданное с социальной целью — смягчения/сокращения социальной проблемы либо устранения «провалов» рынка, функционирующее на основе финансовой дисциплины, инноваций и порядка ведения дел, принятого в частном секторе» [Alter, 2007, р. 12]. Задача этого определения — охватить коммерческий и некоммерческий подходы, однако в своем непосредственном виде ее определение получается менее конкретным, чем предыдущие, поскольку из него не ясно, как трактовать «ведение дел». В определении Коалиции социальных предприятий Великобритании этот вопрос конкретизировался как «производство товаров и услуг для рынка». Забегая вперед, можно добавить, что этому принципу («производству или продаже товаров и услуг») придают значение и европейские исследователи [Defourny Nissens, 2010, p. 43].

Разъяснению своего определения и понимания социального предпринимательства посвящена вся цитируемая работа Алтер, одна часть которой отведена разграничению различных типов предприятий, сочетающих социальные и экономические задачи (это социальные предприятия, социально-ответственный бизнес, НКО, в которых разные формы доходной деятельности играют разную роль и др.), а вторая — спектру самих социальных предприятий и их классификации. Именно широта спектра организационных, институциональных и экономических возможностей, которые реализуют социальные предприятия для достижения своей цели, иногда затрудняет для стороннего наблюдателя их узнавание и может создать ложное впечатление неопределенности феномена социального предпринимательства.

Поскольку вопрос о разграничении возникает практически во всех обсуждениях, в которых нам приходилось участвовать, следует подробнее остановиться на рассуждении и иллюстрациях Алтер [Alter, 2007, р. 11–15].

Логика ее изложения такова. Сначала она подразделяет все организации на три типа — «чистые» коммерческие, «чистые» филантропические, т. е. в данном случае основанные на безвозмездной помощи клиентам и не имеющие коммерческой основы внутри организации (финансируются как пожертвованиями, так и грантами), и «гибридные», где в целях и механизмах работы сочетаются элементы первых двух (табл. 2).

Все гибридные организации создают одновременно социальные и экономические блага. Внутри этой группы также можно провести разграничение по таким характеристикам, как мотив, ответственность и использование дохода. В результате этого уже удается отделить социальные предприятия от социально-ответственного бизнеса.

Таблица 2

Группы организаций некоммерческого, коммерческого и смешанного (гибридного) типа

Источник: [Alter, 2007, р. 13].

При этом наиболее сложным оказывается разграничение социальных предприятий и НКО, использующих некоторые виды доходной деятельности для поддержания устойчивости в реализации социальной миссии. Согласно схеме Алтер, разница в конечном счете состоит в объеме доходной (коммерческой) составляющей в деятельности организации: если основным источником финансовых средств является продажа товаров и услуг, то это — социальное предприятие, а если — филантропия и гранты, то — НКО. Однако Алтер не согласна со столь прямолинейным ответом. Она предлагает следующее объяснение. Получение коммерческого дохода в деятельности НКО, по ее мнению, существует в двух видах: 1) возмещение затрат (например, регистрационные взносы на мероприятиях, плата за тренинг и проч. — этот вид доходов ограничен программой, в рамках которой проводится) и 2) систематическая доходная деятельность («заработанный доход» — «earned income», это — членские взносы, продажа публикаций, консультационные услуги и проч.). Если первый покрывает часть расходов НКО, ограничен во времени и принципиально не меняет характера работы НКО, то второй вид — имеет систематический характер, связан с постоянной операционной деятельностью и может служить основой превращения в социальное предприятие [Alter, 2007, р. 17].

Таблица 3

Особенности мотивации, ответственности и распределения прибыли в гибридных организациях

Источник: [Alter, 2007, р. 14].

Каковы критерии такого превращения? По мнению Алтер, это не столько масштабы доходной деятельности, ее доля в общей структуре доходов или объем занятого в ней персонала, сколько то, функционирует ли и управляется ли предприятие «как бизнес». Последнее означает, что доходная деятельность стратегически предназначена для производства социального/экономического блага, ориентирована на долгосрочные цели и постоянно воспроизводится [Alter, 2007, р.17].

Отдельно Алтер дает развернутую характеристику социальных предприятий, которая, правда, страдает некоторой отвлеченностью, что, на наш взгляд, может осложнять процедуру идентификации социальных предприятий. К ключевым характеристикам социальных предприятий относятся [Там же, р.15]:

• использование инструментов и подходов бизнеса для достижения социальной цели;

• соединение социального и коммерческого капиталов;

• создание социальной и экономической ценности;

• получение дохода на основе коммерческой деятельности в целях финансирования социальных программ;

• приведение в движение рынком и обусловленность социальной миссией (market-driven and mission led);

• измерение результатов финансовой деятельности и социального эффекта;

• постановка финансовых задач в зависимость от их вклада в достижение общественного блага;

• финансовая свобода (отсутствие ограничений на распределение прибыли);

• ориентация стратегии предприятия на реализацию социальной миссии.

Из приведенных характеристик видно, что центральной темой описания природы социальных предприятий Алтер считает «двойственную результативность» («double bottom line concept»), обусловленную сочетанием в социальном предприятии коммерческих задач и ведущей социальной миссии [Alter, 2007, р. 15]. Указание на двойственную природу социальных предприятий роднит ее концепцию с теорией смешанной, или комбинированной, ценности (blended value) Дж. Эмерсона. Но в этом таится и ее слабость, поскольку в отличие от Алтер теория Эмерсона не ориентирована на специфику социальных предприятий, но скорее обращена к описанным Алтер выше «гибридным» организациям, причем с акцентом на бизнесе. На сайте Эмерсона, посвященном концепции «комбинированной ценности», которую он развивает не менее десяти лет (www.blendedvalue.org), в качестве ключевых сфер ее укрепления и развития указаны: корпоративная социальная ответственность, социальные предприятия, социальные инвестиции, стратегическая/эффективная филантропия, деятельность в рамках концепции устойчивого развития.

Несмотря на то, что идея Эмерсона не ставит перед собой задачи объяснить особенности социальных предприятий по сравнению с другими более или менее родственными организациями (сочетающими производство социальной и экономической ценности), его концепция для нашей темы весьма примечательна. Во-первых, потому что представляет перспективу развития предприятий в направлении объединения социальной и экономической отдачи как своего рода социально-экономический манифест развития организаций будущего, среди которых социальные предприятия объективно занимают видное место. Во-вторых, группы организаций, которые в классификации Алтер выглядят разнородными (так как ее целью является разграничение, отсюда использование понятия «гибридные»), у Эмерсона представляются достаточно целостным сегментом социально-экономической реальности, которому, по его представлениям, предстоит вытеснить ограниченное, «однолинейное» видение экономической и социальной деятельности как изолированной друг от друга, как «игры с нулевой суммой» [Emerson, 2000, р. 25, 30–31].

Что такое «игра с нулевой суммой»? Эмерсон выступает против распространенного представления о сочетании производства экономических и социальных благ, когда успех развития одного компонента предполагает поражение другого. По его мнению, эта ложная дихотомия недооценивает трансформационную природу инвестирования. Вопрос состоит не в том, что выбрать — создание экономического богатства или социальное улучшение, а в том, чтобы создавать ценности и использовать ресурсы для все большего увеличения благ при непрерывном производстве обоих их видов (экономических и социальных), — как для тех, кто инвестирует, так и для тех, в кого инвестируют, а также для глобального рынка социального капитала [Emerson, 2000, р. 30]. Причем такое соединение естественно. При этом в понятии «комбинированной ценности» («blended value») он акцентирует внимание на сочетании, комбинации экономических и социальных элементов и функций, а не на их «смешении» («blurring»). Основу концепции комбинированной ценности составляют следующие положения (см.: [Emerson, 2000, р. 35–39]):

• все организации создают комбинированную ценность;

• существует непрерывное взаимодействие социальными и экономических форм капитала;

• все виды отдачи от инвестиций в рынок социального капитала (в который включены и НКО, и различные сообщества людей, и семьи, и проч.) являются в равной степени финансовыми и социальными;

• оценка эффективности инвестиции во вновь созданную ценность зависит от выбора временного отрезка, многие финансовые инструменты ориентированы на краткосрочный результат; это ведет не только к недооценке социальной отдачи, но и к недооценке эффективности в целом;

• созданная ценность имеет трансформирующий, преобразовательный характер, так как рынок социального капитала не статичен, он развивается;

• структура и формы «комбинированной отдачи» (blended ROI ) развиваются с течением времени;

• комбинированная отдача не может быть приписана какому-то одному инвестору, а поддерживается системой общего доверия; отдельные компоненты социального капитала могут быть приписаны инвесторам, тогда как многие другие не существуют изолированно;

• будущее покажет расширяющееся число инвестиционных механизмов и стратегий, которые следуют программе комбинированной ценности и оценивают результаты инвестиционной деятельности на базе комбинированной отдачи от инвестиций;

• осуществление программы комбинированной ценности требует создания инфраструктуры сбора и распространения информации о новой системе менеджмента.

Концепция Эмерсона, хотя и несвободна от определенной декларативности, переводит внимание исследования современных организаций на два важных момента, которые по крайней мере в экономической науке и менеджменте долгое время оставались в тени: 1) на социальную природу всякой экономической деятельности и 2) на преобразовательный смысл различной комбинации социальных и экономических ресурсов, обеспечивающей развитие экономики и общества. Значение обоих моментов трудно переоценить при анализе деятельности социальных предприятий, что хорошо иллюстрируют описанные нами кейсы. Это сближает концепцию Эмерсона с теми исследователями, которые акцентируют внимание на предпринимательской природе и преобразовательных функциях социальных предприятий.

В России понятие «предпринимательства» слилось с понятием «бизнес», причем это касается не только обыденного сознания, но подчас и научного. Между тем родовым признаком предпринимательства является не доходная деятельность сама по себе, а осуществление нововведений, которые появляются на основе новых «комбинаций ресурсов», используемых для производства благ и преобразования рынков. Основополагающие характеристики новых «комбинаций ресурсов», лежащих в основе представления об инновациях и, следовательно, предпринимательской деятельности, нужно привести по первоисточнику, воспользовавшись работой одного из основоположников теории предпринимательства Й. Шумпетера.

По Шумпетеру, инновационное развитие состоит в том, чтобы «изменять взаимосвязи вещей и сил, соединять между собой вещи и силы, которые встречаются нам порознь друг от друга, и высвобождать вещи и силы из их прежних взаимосвязей» [Шумпетер, 1982, с. 72]. Эта кажущаяся отвлеченной мысль становится не столь отвлеченной, если вспомнить опыт приведенных кейсов, в которых для решения многих поставленных задач используется сочетание трудно или редко сочетаемых вещей социальной и экономической природы так, чтобы они видоизменяли друг друга, работая в новом направлении. В результате речь идет не просто о причудливом комбинировании (как будет видно на примере одного случая в главе 5, фантазия в подборе комбинации ресурсов вовсе не всегда служит залогом успешного предпринимательского проекта), а о механизме преобразования и качественного развития. При этом Шумпетер имел в виду развитие промышленности и экономики (поскольку в то время развитие экономики определялось в значительной степени развитием промышленности), а теоретики социального предпринимательства — социальные преобразования, устраняющие (или уменьшающие) остроту социальной проблемы.

Шумпетер был убежден, что «форма и содержание развития… задаются понятием "осуществление новых комбинаций"». Это понятие охватывает следующие пять случаев:

1. Изготовление нового, т. е. еще не известного потребителям, блага или создание нового качества того или иного блага.

2. Внедрение нового, т. е. данной отрасли промышленности еще практически неизвестного, метода (способа) производства, в основе которого не обязательно лежит новое научное открытие и который может заключаться также в новом способе коммерческого использования соответствующего товара.

3. Освоение нового рынка сбыта, т. е. такого рынка, на котором данная отрасль промышленности этой страны еще не была представлена, независимо от того, существовал этот рынок прежде или нет.

4. Получение нового источника сырья или полуфабриката, равным образом независимо от того, существовал этот источник прежде или просто не принимался во внимание, или считался недоступным, или его еще только предстояло создать.

5. Проведение соответствующей реорганизации, например, обеспечение монопольного положения (посредством создания треста) или подрыв монопольного положения другого предприятия [Шумпетер, 1982, с. 159].

Сопоставив приведенные положения с нашими примерами кейсов, нетрудно увидеть, что каждый из кейсов иллюстрирует не одну, а сразу несколько позиций из приведенного списка комбинаций ресурсов. В пояснении нуждается скорее качественное отличие новых комбинаций ресурсов в виде инноваций от обычной повседневной деятельности компаний, в которой довольно часто происходят мелкие изменения и «комбинации». Используя приведенную концепцию Эмерсона, таковыми можно считать подключение к той же самой работе новых людей, использование ими новых связей и взаимодействий, а также усовершенствование навыков и возможностей старых сотрудников в процессе выполнения ими своих функций. Шумпетер признает, что новая комбинация ресурсов может быть получена с течением времени из старой «в результате постоянного приспособления, осуществляемого посредством небольших шагов», но в этом случае «имеет место изменение и, возможно, рост, а отнюдь не новое явление». (Для нового явления в указанной работе Шумпетер использует понятие развития.) Такое постепенное изменение в результате небольших шагов осуществляется в рамках сложившегося порядка и установившегося равновесия, а потому — не может быть инновационным развитием. Последнее в виде новой комбинации ресурсов возникает только дискретным путем [Шумпетер, 1982, с. 158].

Согласно Р. Мартину и С. Осберг, сторонников принципиальной важности «предпринимательской» сущности социальных предприятий, социальное предпринимательство в своей деятельности содержит следующие три компонента: 1) выявление устойчивого, но несправедливого равновесия, обусловливающего социальную исключенность, маргинализацию или страдание у части общества (которой недостает финансовых средств либо политических рычагов для достижения социального блага посредством трансформации); 2) выявление внутри несправедливого равновесия возможности для производства социального блага — посредством вдохновения, творческой смекалки, прямого действия и смелости предпринимателя; 3) постепенное достижение нового равновесия, высвобождающего скрытый потенциал либо облегчающего страдания целевой группы через «создание стабильной экосистемы вокруг нового равновесия» [Martin, Osberg, 2007, p. 35]. Последнее призвано обеспечить лучшее будущее целевой группе и обществу в целом. Приведенные соображения объясняют, как обеспечивается «дискретность» нововведения, используемая в социальной сфере.

Чтобы разговор об инновациях в социальном предпринимательстве не звучал абстрактно, рассмотрим пример одного из приведенных кейсов — опыт Emergence в Гавре, где бывший социальный работник и спортсмен создал спортивный центр в неблагополучном районе города для социальной и трудовой интеграции в общество неблагополучной молодежи.

Сама по себе идея увести подростков «с улицы» приходила в голову до Аллауи Генни многим людям, в том числе в России, и также часто одним из естественных предложений было использование спорта в качестве конструктивного увлечения. Такое решение должно было бы занять их время, канализировать возрастную агрессию, послужить «пароотводом» и одновременно — средством дисциплинирования. Вспоминая слова Б. Драйтона о рыбе, удочке и революции в рыбной отрасли, привлечение молодежи к спорту находится на промежуточном уровне — услуге по выдаче «удочки». Причем без гарантии «улова», поскольку использование наспех полученных спортивных навыков в уличных драках может стать результатом, противоположным ожидаемому. Новизна (и как показал опыт — эффективность) метода А. Генни состояла не в том, чтобы занять молодежь спортом, а в том, чтобы использовать философию одного из видов спортивной борьбы для изменения отношения к себе и к окружающим, которое становится катализатором поиска «места в жизни» в полезном для себя и сообщества направлении. Генни соединил («комбинация ресурсов») нескольких важных и совершенно новых деталей, преобразовавших общее для многих мнение о пользе спорта для молодежи в механизм снижения подростковой преступности.

Эти две новые «детали» (которые на деле являются не деталями, а сердцевиной инновации) состоят в следующем: 1) привлечение в спорткомплекс клиентов из других районов города более благополучных социальных слоев, которое ненавязчиво обеспечивает «клиентов» центра опытом взаимодействия с «другими» как со «своими» и ведет к преодолению социальной неприязни; 2) использование в качестве модели социального взаимодействия не коллективных игровых видов спорта, не восточных единоборств с их традиционной философией, а необычную спортивную борьбу, тесно связанную с французской историей и жизнью уличных «низов» — французский бокс; 3) сочетание спорта с профессиональной адаптацией. Выбор вида спорта поначалу вводит в полное замешательство, поскольку сочетание кулачного боя с ударами ногами по голове мало похоже на социальную адаптацию и развитие уважения к партнерам. Возможно, в этом отчасти коренится его привлекательность для местной молодежи. Но этот манок оборачивается на деле требованием жесткой самодисциплины, без которой невозможно освоить технику первого уровня — «условного контакта», когда силовых ударов практически нет, а оценивается точность, быстрота и индивидуальный стиль боксера. Французский бокс — высокорегламенитрованный вид спорта. В нем с самого начала его освоения важную роль играет не коллективный или индивидуальный азарт либо физическая сила, а личная ответственность и самодисциплина. Неслучайно вклад французского бокса в развитие всех направлений клуба Emergence определяется как «овладение самоконтролем», «усвоение законов чести по отношению к противнику», «уважение к утвержденным правилам» [Moran, 2010]. Это как раз то, что обычно отсутствует у участников групповых акций молодежи квартала, поджигающих машины «Скорой помощи» и пожарной охраны.

Возвращаясь к инновационности клуба, новизной отличается не сама по себе тренировка боевого искусства (сават — оригинальное название французского бокса — во Франции популярен) или разработка индивидуального плана поиска работы для развития трудовой карьеры, а сочетание этих элементов. Систему тренингов для ищущих работу и формирование индивидуального плана ее поиска можно встретить в системе работы служб занятости ряда западных стран, например в Ирландии или Канаде. Участие личного наставника в формировании плана трудоустройства в Emergence — это тоже не инновация, взятая сама по себе, а скорее развитие «малыми шагами» в рамках сложившегося порядка вещей. Действительно новым является то, что программа формирования карьеры предлагается в спортивном клубе, где занимаются подростки, а спортивный клуб на одной площадке сводит представителей разных слоев города. В итоге подростки со временем получают возможность закрепить полученные в спортивной секции социальные результаты трудоустройством и развитием карьеры. Взрослым людям, пришедшим в клуб на тренинги по поиску работы, «прописывается» первый курс савата, как лекарство от срыва и обеспечение устойчивости результатов тренинга.

Из всего сказанного уже можно сделать несколько предварительных заключений. Определения социальных предприятий во многом зависят от эмпирического фокуса — от организаций, которые используются в качестве базы исследования. Если это — доходные организации (бизнес), созданные для реализации социальной миссии, определения акцентируют внимание на адекватности механизма и результатов работы предприятия заявленным социальным целям и связанным с ними интересам стейкхолдеров. Если это — НКО, большее внимание уделяется финансовой устойчивости организаций и их способности к рациональному и эффективному менеджменту («функционировать и управляться как бизнес»). Если это — организации смешанного типа, производящие важные социальные блага («гибридные» — по Алтер либо сочетающие работу финансового и социального капитала для производства «комбинированной ценности» — по Эмерсону), то акцент смещается в область социальных преобразований, инноваций и предпринимательства, которые осуществляют эти организации независимо от организационной формы и конкретного соотношения социальных и экономических целей. Отчасти здесь уместна аналогия с лилипутами, описывающими слона — каждый оценивает его по тому, что доступно его взору. Слон не перестает быть от этого единым существом.

В работах по систематизации этих взглядов иногда переоценивается значение указанных различий, а сами три направления представляются как разные «школы исследований» социального предпринимательства. Так, Ж. Дефурни и М. Ниссенс описывают подход, сфокусированный на исследовании коммерческих предприятий социального назначения (первый в нашем описании), как «школу социально ориентированного бизнеса» («mission-driven business approach»), а подход, основанный на развитии самофинансирования НКО (второй из описанных нами), как «школу заработанного дохода» или «коммерциализации НКО» («earned income school of thoughts», «commercial non-profit approach») [Defourny, Nyssens, 2010]. К характерным представителям первой относят цитированную нами Ким Алтер, А. Нихолса, X. Хоуг и ряд других [Alter, 2007; Nicholls, 2006; Haugh, 2006; Di Domenico, Haugh, Tracey, 2010], а второй — Дж. Босчи, Э. Склута, К. Массарски [Boschee, McClurg, 2003; Skloot, 1983; 1987; Massarsky 2006]. В нашей предыдущей работе мы достаточно подробно описали первый подход на примере работы Алтер, а второй — на примере совместной работы Босчи и Макклурга 2003 г. [Баталина, Московская, Тарадина, 2008].

Попытка систематизации, проведенная американцами Грегори Дисом совместно с Бэт Андерсон, придерживается более синтетического подхода, признающего конвергенцию двух указанных школ, и этот объединенный подход фигурирует в литературе как «школа социальных предприятий» [Dees, Anderson, 2006]. Несмотря на то что наш собственный взгляд на вещи поддерживает идею конвергенции, само название последнего направления представляется не очень удачным (того же мнения придерживаются Дефурни и Ниссенс), однако причину этого мы объясняем ниже, при рассмотрении опыта европейских исследований.

Одной из разновидностей третьего подхода является «школа социальных инноваций» («social innovation school of thoughts»), его также иногда называют «шумпетерианским» [Dees, Anderson, 2006; Defourny, Nyssens, 2010]. В этом случае акцентируется внимание на предпринимательском и преобразовательном потенциале социальных предприятий. К «классикам» этого направления относят Г. Диса, Ч. Лидбитера, Д. Борнстайна, М. Крамера, Дж. Малгана, но одним из первых эту тему исследовал Д. Янг [Dees, 2001; Leadbeater, 1997; Bornstein, 1998; Kramer, 2005; Mulgan, 2007; Young, 1983; 1986].

В то же время между тремя приведенными нами выше подходами и примерно совпадающими с ними описанными здесь «школами» исследований нет серьезных противоречий, поскольку свойства, на которых акцентируются одни, не отрицаются другими, просто каждый придает большее значение тому, что для его круга предприятий более важно. По сути, речь идет о рассмотрении разных эмпирических сторон феномена социального предпринимательства, ключевыми чертами которого для всех являются социальное предназначение, признание важности социальных преобразований (инновации, предпринимательство) и рыночных компонентов в работе (продажа товаров и услуг, экономическая эффективность). Что касается описания разного опыта, то исследованиям не хватает пока сравнительного анализа собранной эмпирической базы, что связано с «молодостью» науки о социальном предпринимательстве.

Однако здесь есть одно принципиальное «но», которого мы до сих пор не касались и которое действительно требует разъяснения. Дело в том, что большая часть авторов, здесь упоминавшихся и поддерживающих перечисленные направления исследований, связаны с американским и отчасти британским опытом дискуссий и изучения социального предпринимательства. Можно сказать, что все они укладываются в «англосаксонскую» традицию исследований. Наглядным примером единства «по происхождению» стала вышедшая под редакцией британского исследователя А. Нихолса книга «Социальное предпринимательство: новые модели устойчивых социальных изменений», где собраны статьи наиболее известных представителей этого крыла. Наряду с упоминавшимися нами Алтер, Эмерсоном, Лидбитером, Босчи или Крамером, а также «классиком» социально-предпринимательской практики — основателем банка Grameen — M. Юнусом, в книгу вошли тексты экспертов и одновременно руководителей известных фондов поддержки социального предпринимательства Уильяма Драйтона (William Drayton) — фонд Ashoka (США), Джеффри Сколла и Салли Осберг (Jeffrey Skoll, Sally Osberg) — фонд Skoll (США), Джефф Малган (Geoff Mulgan) — фонд Young (Великобритания), Памелы Хартиган (Pamela Hartigan) — фонд Schwab (США) и др. [Nicholls,2006].

Единство англо-американского взгляда на социальное предпринимательство может быть обусловлено рядом обстоятельств. Во-первых, в англоязычном мире существует высокое признание американской традиции независимого развития гражданских организаций и их общественного значения в предоставлении социальных услуг. Во-вторых, подход к изучению социального предпринимательства сложился во многом на базе англосаксонской теории менеджмента (не случайно среди авторов столько представителей влиятельных американских бизнес-школ, к которым относятся Дис, Крамер, Босчи и др.). В-третьих, для англо-американской традиции как научного, так и обыденного сознания характерно особое внимание к роли личности в экономических преобразованиях и предпринимательстве, что в значительной степени перенеслось на постановку проблем исследования социального предпринимательства. В-четвертых, как уже отмечалось в главе 1, случайно или нет, но идеологическим фоном обсуждения тогда только ставшей известной практики социального предпринимательства в США и Великобритании стали успехи либеральной государственной политики кабинетов Рейгана и Тэтчер. На этом фоне становится более понятно, почему центральными понятиями англосаксонских исследований социальных предприятий являются «социальное предпринимательство» и «социальный предприниматель», тогда как понятие «социальные предприятия» — производное от них и, так сказать, более «техническое». В одном случае оно производно от деятельной функции «социального предпринимателя» как лидера и субъекта изменений, а в другом — от явления «социального предпринимательства» как важного социального и теоретического конструкта, обозначающего вектор развития, проявляющегося в разных формах «социальных предприятий».

Что касается континентальной Европы, то здесь в дискуссиях и текстах, посвященных аналогичным проблемам, можно вообще не встретить понятия «социальное предпринимательство» и «социальный предприниматель». Для социального предпринимательства небольшое исключение составляют названия конференций или некоторых секций на них. Центральной категорией европейских исследований являются социальные предприятия, что подразумевает известную коммунитарную основу объединений граждан в социальные предприятия, которые развивают историческую традицию кооперативного движения и ассоциаций самопомощи. Именно поэтому выше мы сомневались в удачности рассмотрения одного из направлений англосаксонской концепции социального предпринимательства как «школы социальных предприятий», хотя понятие социального предприятия в англо-американских исследованиях имеет широкое хождение, а в Великобритании социальные предприятия даже законодательно оформлены.

3.2. Социальные предприятия — европейская традиция

Традиция понимания и изучения предприятий социального назначения на стыке коммерческой и некоммерческой деятельности, которые затем стали называть социальными предприятиями, имеет в Европе и более длинную историю, и некоторые серьезные отклонения от описанных выше подходов к социальному предпринимательству. Во-первых, она опирается на исторические традиции кооперативного движения и рабочих ассоциаций, уходящих корнями в организации рабочих XIX в. Во-вторых, активную роль в поддержке социально-ориентированных предприятий здесь играет государство. В-третьих, как в критериях выявления, так и в оценке результатов деятельности европейских социальных предприятий новаторские аспекты работы не имеют принципиального характера.

На отличие заокеанского и европейского подходов к социальным предприятиям обращают внимание швейцарцы Дефурни и Ниссенс. Здесь важно принимать в расчет не только их собственную научную позицию, но и то, что они представляют исследовательскую сеть EMES, специализирующуюся на изучении социальных предприятий, в которую включены представители университетской науки большинства стран «старой» Европы. В частности, работа 2008 г., цитируемая ниже под их авторством, является сборником материалов, описывающих итоги развития социальных предприятий в разных странах Европы, и имеет 15 авторов [Defourny, Nyssens, 2008].

Считается, что понятие социального предприятия впервые как устойчивый термин появилось в Италии и связано с выходом в свет в 1990 г. журнала с одноименным названием «Impresa Sociale». В США понятия «социальный предприниматель» и «социальное предприятие» стали обретать популярность примерно в эти же годы, в частности в Гарвардской школе бизнеса в 1993 г. уже была создана структура «Social Enterprise Initiative» для исследования опыта социальных предприятий, а также обучения и консультаций социальных предпринимателей — прибыльного, неприбыльного и государственного сектора, желающих улучшить условия жизни своих сообществ.

Итальянское происхождение термина в Европе объясняется всплеском развития кооперативов в этой стране в 1980-е годы, который в 1991 г. нашел поддержку и на государственном уровне — в утверждении итальянским парламентом юридической формы «социального кооператива». Важной особенностью развития новых предприятий в Италии стало то, что они были созданы для трудовой интеграции исключенных групп на рынке труда, и в отличие от стандартных кооперативов, чья деятельность обычно направлена на своих членов, ориентировались на интересы более широкого сообщества. Показательными стали и результаты государственной поддержки. После законодательного признания социальных кооперативов их ежегодный прирост с 1991 г. составлял 10–20 %. В 2005 г. закон был обновлен и уточнен, к этому времени в Италии насчитывалось уже 7300 социальных кооперативов с числом занятых 244 000 человек, — это одно из лучших свидетельств эффективности государственной поддержки социальных предприятий в Европе. Закон допускал к получению статуса «социального кооператива» предприятия любой организационно-правовой формы как прибыльного, так и неприбыльного сектора. Соответствующий статус предполагал ограничение по распределению прибыли социальными целями организации и развитием собственных активов; не менее 30 % занятых в организациях должны были составлять неблагополучные социальные категории населения, включая длительно безработных и граждан с низкими доходами; кроме того, закон выделял отрасли «общественной полезности», в которых следовало работать социальным предприятиям. К таковым были отнесены: социальное обеспечение, здравоохранение, образование и профессиональное обучение, защита окружающей среды, развитие исторического наследия, развитие исследований и академической науки, а также услуг в сфере культуры, социальный туризм, поддержка социальных предприятий и проч. [Defourny, Nyssens, 2010 p. 36; Defourny, Nyssens, 2008, p. 26].

Вслед за Италией законодательную поддержку получили социальные предприятия в Великобритании. Здесь закон 2002 г. определял социальные предприятия как предприятия, имеющие преимущественно социальные цели, чей доход в первую очередь направляется на реализацию этих целей (развитие собственного бизнеса либо развитие сообщества), а не на максимизацию прибыли акционеров и собственников [Defourny, Nyssens, 2008, p. 6]. Если итальянский закон акцентировал внимание на потребности вовлечения заинтересованных сторон (прежде всего социально уязвимые группы работников и клиентов), то британский — на рыночные условия работы социальных предприятий и около 50 % их дохода должно было быть получено на основе продажи товаров и услуг. В департаменте торговли и промышленности Великобритании был открыт отдел социальных предприятий. В 2004 г. была утверждена новая юридическая форма предприятий — «компания общественной пользы» («community interest company»).

Несмотря на успешность итальянской инициативы, в других европейских странах понятие социального предприятия долгое время не использовалось. В то же время за период с 1991 г., когда там появился закон о социальных кооперативах, и до 2004 г., когда юридическую базу получили социальные предприятия в Великобритании, в европейских странах появились законы, регулирующие деятельность социальных предприятий, хотя в большинстве случаев термин «социальные предприятия» не использовался. Во Франции, Португалии, Испании и Греции законодательная поддержка была направлена на кооперативную форму предприятий. В Бельгии форма «компании социального назначения» («social purpose company»), утвержденная в 1996 г., не ограничивалась кооперативами, хотя по духу была с ними связана. Здесь любая бизнес-компания могла приобрести звание компании социального назначения, если она «не предназначена для обогащения своих членов». Для этого политика распределения прибыли должна иметь социальное назначение, а компания должна предусмотреть процедуры, позволяющие наемным работникам участвовать в управлении организацией посредством участия в собственности (распределении акций). Эксперты Франции и Бельгии считают, что политика законодательной поддержки предприятий социального назначения в их странах пока не имеет большого успеха в связи с большим количеством ограничений, накладываемых на деятельность организаций, в отсутствии предоставления в обмен серьезных экономических преимуществ [Defourny, Nyssens, 2008, p. 7].

С расширением Европейского союза на Восток законодательное регулирование деятельности предприятий социального назначения появилось и в странах бывшего социалистического лагеря. Так, в 2006 г. закон о социальных кооперативах был принят в Польше. Этому предшествовало принятие серии законодательных актов в 2003–2006 гг., направленных на государственную поддержку социальных предприятий. На начало 2007 г. в Польше было зарегистрировано 106 социальных кооперативов с трудоустройством 500 человек. Кроме того, в Польше в настоящий момент работают 10 Центров поддержки социальных кооперативов. Каждый кооператив может получить субсидию в размере 3500 евро для создания социальной фирмы и (или) небольших инвестиций (на закупку оборудования, инструментов и т. д.). Законом предусмотрено три способа создания социального кооператива [Аларичева, 2010]:

1. Индивидуальный способ: основателями являются безработные, инвалиды и другие отвечающие условиям закона.

2. Институциональный способ: посредством и при помощи Центра общественной интеграции, а также преобразованием Кооператива инвалидов или Кооператива незрячих.

3. Общественная некоммерческая организация кооператив основывает НКО или орган местного самоуправления.

Закон предусматривает определенную финансовую помощь для начала деятельности.

Большинство польских социальных предприятий работают в юридической форме ассоциаций либо других добровольных организаций, фондов и кооперативов. Закон 2006 г. выделил социальные приоритеты, ориентирующие социальные предприятия на работу с социально уязвимыми категориями населения (бывшие заключенные, длительно безработные, инвалиды, граждане, ранее страдавшие от алкогольной и наркотической зависимости и проч.). В старой Европе организации, направленные на работу с уязвимыми категориями, называются «социальными предприятиями трудовой интеграции» (work integration social enterprises — WISEs), это означает, что деятельность организаций направлена на включение таких людей в сферу устойчивой занятости и тем самым на преодоление социальной и экономической исключенности. В некоторых странах Европы, как и в Польше, понятие социального предприятия или социального кооператива напрямую связывается с деятельностью именно этого рода предприятий. В частности, финский закон о социальном предприятии 2003 г. — наиболее «чистый» пример такого подхода. В соответствии с этим законом социальное предприятие, независимо от своего юридического статуса, является рыночно ориентированным предприятием, созданным для предоставления занятости инвалидам и длительно безработным. В Швеции понятие социального кооператива полностью совпадает с трудовыми интеграционными предприятиями [Defourny, Nyssens, 2008, p. 8; Nyssens, 2006].

Итоги законодательной поддержки социальных предприятий в большинстве стран Европы подводить пока рано, однако уже по приведенным примерам видно, что государственная поддержка здесь может развиваться с разной степенью успешности и использовать разные модели и концепции социальных предприятий даже в сходных по историческому развитию и социально-экономическому опыту условиях. Это хорошо иллюстрирует подробный обзор предпосылок образования социальных предприятий в Европе по группам стран на основе классификации Эспинг — Андерсена, который Дефурни и Ниссенс сделали в статье 2010 г. [Defourny, Nyssens, 2010, p. 34–37].

Из всего этого разнообразия непросто вычленить общую концептуальную базу социальных предприятий в европейском контексте. Швейцарские исследователи приводят согласованное определение исследовательской сети EMES, признавая его наиболее фундаментальным и последовательным и оговариваясь, что оно основано на веберовском принципе «идеальных типов». Они предлагают следующие четыре критерия для определения социального предприятия в «экономической и предпринимательской» системе координат:

• постоянное производство товаров или продажа услуг;

• высокая степень автономии;

• высокий уровень экономического риска;

• минимальная доля оплачиваемой работы;

и следующие пять индикаторов для их социальной характеристики:

• ясная социальная цель, которая приносит пользу сообществу;

• инициатива, исходящая от группы граждан;

• власть принятия решений, не основанная на собственности;

• социальное участие групп, на которые влияет деятельность предприятия;

• ограниченное распределение прибыли [Defourny Nyssens, 2010, p. 42–43].

Данное определение, выработанное в ходе почти десятилетнего взаимодействия с коллегами по исследовательской сети многих европейских стран, — редкий пример исследовательской и социальной интеграции и участия сам по себе призван решить две главные проблемы, связанные с расхождениями в заокеанском и европейском опытах социальных предприятий. Во-первых, оно позволяет включить в рассмотрение (с перспективой их эволюции) многие традиционные предприятия социального назначения, такие, как кооперативы и организации взаимопомощи, а во-вторых, включить аспекты рынка и экономической эффективности, которые для многих традиционных организаций социального спектра были не существенны, но важны для англосаксонской школы исследований.

В самом деле, подход EMES делает шаги к сближению с англосаксонской традицией исследований социальных предприятий и социального предпринимательства. Важными составляющими этого движения являются вопросы гражданской инициативы, организационной автономии, прямое указание на производство товаров и услуг как основную деятельность. С одной стороны, это исключает из поля рассмотрения характерные направления работы традиционных НКО, связанные с гражданской защитой и активизмом, а также ограниченные во времени социальные проекты. С другой — указывает на связь между социальными целями, поставленными во главу угла деятельности социального предприятия, и гражданской демократической инициативой и ответственностью, которые могут уходить из поля зрения доходных (прибыльных) социальных предприятий, возникших в частном секторе. В то же время в предложенной концепции осталась непреодоленной проблема предпринимательского новаторского содержания деятельности социальных предприятий. Судя по приведенному определению EMES, она необязательна. Более того, после разъяснений, которые авторы дают вслед за определением, под сомнение может быть поставлена также экономическая устойчивость и автономия организаций. Под последней авторы понимают независимость от государства и бизнеса. А как быть с независимостью от фондов и ассоциаций? Но главная проблема — как оставаться независимыми от государства при допущении использования государственных субсидий и значительной зависимости от государственных заказов, которые фактически существуют для многих социальных предприятий теперь и по законодательству ряда европейских стран, в особенности это касается предприятий трудовой интеграции? Остается не очень понятным и требование уменьшения доли оплачиваемой работы. С одной стороны, волонтерская работа заложена в самом условии социального взаимодействия с сообществом и стейкхолдерами. Использование различных социальных сетей для организации работы и для получения обратной связи — обычное явление в деятельности как НКО, так и социальных предприятий. Нередко оно также на старте новой работы или проекта — и в бизнесе, что, как правило, является неоплачиваемым дополнительным ресурсом организаций. Однако постоянное и широкое использование волонтерского труда имеет множество недостатков, — прежде всего неустойчивость количества и качества, невысокий уровень управляемости. Как правило, его чрезмерное использование свидетельствует об остром недостатке ресурсов организации, что является серьезным барьером для реализации ее социальных целей, в особенности, если речь идет о необходимости социальных изменений.

Что все это нам дает для понимания концепций социального предпринимательства и социальных предприятий?

Проведенный анализ свидетельствует о движении к сближению различных концепций социального предпринимательства, включая сужение водораздела между заокеанской концепцией социального предпринимательства и европейской концепцией социальных предприятий, которые демонстрируют исследования EMES. Однако они еще далеки от окончательного преодоления. Наиболее удачные попытки соединить эти две традиции в европейском поле исследований предпринимались в различных работах под руководством испанского исследователя Джоанны Мэйр [Maire, Schon, 2005; Mair, Marty, 2006]. Что касается работы Дефурни и Ниссенс 2010 г., то в ней наиболее обещающим в смысле исследования происхождения социальных предприятий в общественной и институциональной среде можно считать не столько обоснование определения социальных предприятий EMES, тем более что оно приводилось и в более ранних работах, сколько анализ исторических условий развития социальных предприятий в США и в странах Европы, а также опыт более удачного и менее удачного взаимодействия социальных предприятий и государства. Дело в том, что с исторической точки зрения при всех различиях условий и исследовательских школ в США и континентальной Европе, движение к практике и концептуальному обоснованию деятельности новых организаций — «социальных предприятий» имеет много общего, включая совпадение временных рамок развития, что не может быть случайностью и нуждается в дальнейшем анализе. Кроме того, в самой Европе опыт развития социальных предприятий как по происхождению, так и по условиям их отношений с обществом и государством существенно различается, что также требует углубления его сравнительно анализа и осмысления.

Как соотносятся приведенные концептуальные разрывы с нашей собственной работой по анализу международных и российских кейсов? Отбор кейсов из коллекции Ashoka, так же как и описание методологии пилотного проекта (см. приложение), где в качестве ее основы сделаны ссылки на цитированную выше работу Ким Алтер, а также постановка в качестве центральной темы книги понятия «социального предпринимательства», как будто недвусмысленно указывает на выбор англосаксонской традиции исследований. Это почти верно. Но не потому, что при выборе из двух континентов наши симпатии оказались на стороне США. А потому, что в примерах опыта различных компаний (задолго до знакомства со стипендиатами Ashoka), включая Банк Grameen в Бангладеш, Секемскую инициативу в Египте, Мондрагонские кооперативы в Испании или Зоопарк в Бангкоке, в качестве центральной характеристики новизны и перспективы социального предпринимательства мы посчитали сочетание инноваций с решением социальных проблем, шумпетерианское понятие развития, основанное на преобразовании, что в конечном счете определило важность еще одного компонента — финансовой самостоятельности для обеспечения устойчивости организаций. Европейское видение социальных предприятий такой подход почти не отражает. Но это вовсе не означает, что в Европе недостаточно опыта социального предпринимательства, что видно из описанных выше кейсов. Поэтому сказать, что мы выбрали для разработки методологии своего анализа англосаксонскую традицию, недостаточно и неточно.

Во-первых, для разработки нашего собственного подхода к социальному предпринимательству не меньшее значение, чем работа Алтер, имела работа Мэйр и Шона. Во-вторых, при отборе организаций стипендиатов Ashoka, которые мы представили в предыдущей главе, европейский опыт социального предпринимательства, включая организации трудовой интеграции, которые традиционно имеют более консервативный характер, представлены достаточно выпукло, но новизны и преобразовательной силы в них не меньше, чем в других. Это, кроме того, обеспечивает им и финансовую устойчивость. В-третьих, забегая вперед, следует оговориться, что, разрабатывая свой подход к исследованию, мы учитывали особенности российской среды, а именно — недостаточную развитость инфраструктуры поддержки социальных предприятий и в «третьем секторе» (в связи с его скромными масштабами), и в бизнесе (усеченный характер распространения КСО и венчурной филантропии), и в государстве (в качестве основного источника социальных инициатив и программ государство пока видит себя).